Апрель на дворе, а порою печет так, что впору июль вспоминать.
По самому солнцепеку медленно плетутся двое станичников. Один из них старик с коротко подстриженной седой бородкой, кряжистый, полный. На лице его — море добродушия. Второй худощавый, средних лет казак, обросший щетиной, делавшей выразительное, со следами болезни, лицо его старческим. Он в валенках. Оба станичника — беженцы идут с базара, в руках у них пакеты с покупками.
— Не нравится мне хваленый Крым ихний, — произнес казак в валенках. — Не по нашему все тут. Земля, как камень, не то что у нас... Да и виду никакого нету.
— Это ты верно, — подумав, ответил старик. — Что верно, то верно — виду никакого.
— Я думал тут лесов много. Хотел поглядеть на хороший лес, как в Польше. А тут степь не степь — голое место одно.
— Сте-епь… — с легким презрением протянул старый станичник. — Видно у нас, у казаков только, хорошая степь. Правду сказать — лесов и у нас маловато, зато степь пахучая... Весной, как сейчас, поглядишь — дух захватывает... Простор кругом, зеленая вся, цветками скоро раскрасится...
— Теперь трава, гляди, поднялась... То-то, должно, хорошо там...
Казаки погрузились в короткое, полное степных воспоминаний, раздумье.
— Стой, брат! — встрепенулся вдруг старик. — Чего же это мы все идем? Давай отдыхать!
— Давай! Задумаешься и не замечаешь, что ноги устали. И когда это я очунеюсь?
Беженцы прислонились к стене дачи, из-за которой тянулось кверху деревцо, похожее на раину.
Старик стал крутить папироску, а спутник его, некурящий, занялся осмотром окружающего.
— Слушай, никак песни играют? — произнес он, прислушиваясь.
— Да-да… играют. С ученья, должно быть, идут.
Действительно. Вдали появилось легкое облачко пыли, сквозь пыль блеснули на солнце штыки. Скоро показались и ряды. Беженцы пропустили мимо себя юнкеров, шедших со стрельбы.
— Ловко идут.
— Не идут, а печатают.
— А вот и казачки. Ну, уж и идут! — широко заулыбался старик. — Прямо на парад — живо осрамят кого угодно.
Казаки и в самом деле шли нестройно. Старались, правда, идти в ногу, да как-то не получалось.
— Да разве можно с нашего брата спрашивать пешее ученье? — с убеждением, горячо заговорил казак помоложе. — Да никогда! Наше дело на конях. Нам коней подай, тогда и спрашивай.
В первом ряду вспотевший запевало, чубатый веселый урядник, охрипшим голосом затянул: «Утром рано весной на редуте крепостной»... Команда не во время подхватила и песня сорвалась.
— Вишь, и петь-то под шаг не умеют, -— усмехнулся старик и добавил - Пойдем, Луканя, а то Степан Александрович серчать будет.
Беженцы пошли было дальше, но вдруг остановились. Слуха их коснулась веселая, дружно исполняемая казачья песня:
Трава моя травушка,
Трава зеленая.
Как по этой травушке
Я не нахожуся.
— Ты, Егор Иваныч, говорил, что не умеют под шаг. Ан, умеют
— И ловко как получается, ядрена-Матрена, — удивился старик.
Команда казаков свернула за угол.
Беженцы послушали удалявшийся от них мотив с детства знакомой песни и медленно, под безжалостно палящим южным крымским солнцем, двинулись на отведенную им «дачу», где их с нетерпением ожидала «станица», не так давно выставившая против большевиков тысячу семьсот всадников и пластунов, а теперь помещавшуюся в одной комнатке небольшого домика евпаторийского дачного поселка.
П. Аврамов.
