Газеты уже пестрели снимками и статьями, посвященными приезду Донского казачьего Хора. Пришел день нашего триумфального концерта в Каргени Хол, явившегося большой сенсацией для всего музыкального мира и для всех слушателей, переполнивших огромную аудиторию. Концерт начался с «Верую» Кастальского. Хор уверенно вступил на фортиссимо: «Верую...» и оборвал после вступления, как один человек. Через долю секунды, все басы, мощные и до предела спетые, начали громогласно излагать символы веры. Мощь басов и новизна стиля сразу ошеломили слушателей. На лицах и восхищение и изумление и восторг и напряженное внимание, что будет дальше? Овациям действительно не было конца. И так после каждого песнопения, зал разражался бурей аплодисментов и безпрерывных криков «Браво. Бис...» Чувствовалось, что слушатели принимали хор, как нечто исключительное. На некоторых лицах в передних рядах блестели слезы радости: это-то, уж наверно, были соотечественники.
В первой короткой паузе, в хоровой раздевалке, одновременно служившей комнатой для отдыха, набилось столько народа, что нам негде было повернуться. Один высокий, как жердь, господин, невольно привлекавший к себе внимание, не находил слов для выражения своего восторга и благодарности, ничего подобного он не ожидал услышать. Оказался он известным пианистом Зилоти, родственником Рахманинова. Один из наших басов заметил его в первом ряду, в самом начале концерта, когда хор провозгласил первое «Верую», Зилоти чуть привскочил и так в слуховом напряжении оставался до заключительного «Аминь».
Второе отделение прошло с не меньшим успехом. Народу в нашей комнате набралось еще больше и все спешат высказать свое восхищение и восторженное преклонение, а вновь появившийся Зилоти чуть не расцеловал солиста тенора, певшего «Расцветали в поле цветики». Эту арию наш солист спел как нельзя лучше. В нее вложил он все богатство своего голоса, всю присущую ему экспрессию и закончил на фортиссимо блестящим верхним «до диэз». На следующий день друзья солиста уже пели ему на мотив «Отец сыну не поверил...» «Сам Зилоти вас поздравил, Иван Иваныч дорогой». Моя попытка заглянуть в комнату регента успехом не увенчалась, я увидел лишь хвост очереди жаждавших увидеть С. А. Жарова. Третье отделение концерта прошло также блестяще, многие номера пришлось петь на бис. Усталые вернулись мы в отель.
Статьи критиков, появившиеся на следующий день в газетах, были одна хвалебнее другой. Концерт хора в Карнеги Хол явился настоящей сенсацией не только для слушателей, но и для самых крупных музыкальных рецензентов-критиков, осыпавших хор и регента сплошными дифирамбами. С таким же успехом прошли и остальные концерты в Нью-Йорке и во всех других городах С.Ш.А. и Канады, где хор побывал за свое короткое семинедельное турнэ.
Приведу несколько выдержек из самих крупных американских газет: «.... Они заслужили необычайный успех. Под руководством Сергея Жарова, они выиграли такую победу, какой не достиг здесь ни один хор за последние годы». (Нью-Йорк Ивенинг Уорльд).
«...Слушатели возбуждены в высшей степени. Весь хор способен на почти оркестровые эффекты». (Бостон Ивенинг Бюллетень).
«....Самое красочное представление, какое было дано за многие годы». (Филадельфия Ивенинг Транскрипт).
«...Сенсация сезона...» (Вашингтон Сандэ Стар).
«Во всезахватывающем ликовании музыки они представляют нечто необычайное». — (Чикаго Дели Ньюс).
«....Никакой энтузиазм публики не может воздать должное их исполнению. Это нечто превосходнейшее». (Детройт Ивенинг Таймс).
«....За долгое время ничего не было более замечательного, чем посещение Синсинати казачьим хором». — (Синсинати Энквайрер).
«....Без сомнения лучший состав этого рода, который нас когда-либо посетил. Это чудо». — (Минеаполис Трибюн).
«...Никакое слово не может описать такое пение. Нас посетило много хоров, но ни один не был таким потрясающим». (Торонто Дели Стар).
«...Трудно припомнить другие такие изъявления энтузиазма, какие мы видели на первом концерте Донских казаков». — (Монреаль Газет).
К приведенным мною рецензиям следует добавить сообщение Нью-Йоркских газет после трех концертов в Карнеги Хол.
Три концерта подряд Донского каз. хора побили по сборам все предыдущие рекорды, Но полное представление о произведенной нами сенсации может дать тот факт, что 20 лет спустя в газете «Геральд Трибун», точно в день первого концерта в Карнеги Хол, в рубрике — «Что было 20 лет назад» под первым номером значится: «В этот день Сергей Жаров с донскими казаками штурмом взял Карнеги Хол», а под вторым номером сообщается о менее важном событии, а именно — Рузвельт стал губернатором Нью-Йорка. Как сенсацию, принимали хор и все другие города, где нам приходилось петь. Многие отели в этих городах считали за честь наше пребывание у них. Часто в отельном журнале помещались большие фотографии хора и отдельно фотографии С. А. Жарова. В Синсинати, в одном из самых фешенебельных по тому времени отелей Гибсон, хору в каждый приезд оказывался особый почет: после концерта хор приглашался в отдельный, чудесно разукрашенный, зал, где уже был приготовлен ужин. Кроме кельнеров в зале никого не было. Как только мы входили в зал, начинал играть большой, но конечно салонный и модерный оркестр, не прекращавший играть во все продолжение ужина. Стены и потолок этого зала были расписаны всевозможными райскими птицами, а отраженный свет придавал всему ансамблю волшебно-сказочный вид. Стоимость номеров в этом отеле варьировалась от 6 до 10-ти долларов, а хору ставилось в счет только по два доллара. Чуть ли не в каждом городе американцы устраивали нам большие приемы, во время которых выкатывались боченки пива. Это тогда-то, при сухом режиме!
Особенно запомнилось мне наше живописное прибытие в Монтреаль, где в то время уже существовала большая русская колония, возглавляемая полк. Ханжонковым. Как только покинув перрон мы очутились на вокзале, нас встретила группа станичников. Пожилой степенный бородатый казак поднес нам хлеб-соль, к немалому изумлению присутствовавшей на вокзале публики, а т. к. до отеля было всего два квартала, то так мы всей торжественной процессией пропутешествовали с хлебом-солью, вызывая удивление встречных, невиданным и необъяснимым для них, отечественным обычаем. Наши концерты во всех больших городах Америки и Канады проходили с неизменным успехом и сопровождались восторженными отзывами музыкальных критиков. Нередко приходилось нам петь в университетских залах. Эти залы прекрасны повсюду, а некоторые из ним огромны. Например, в Мичиганском университете в Ан-Арбор 5000 мест, в Миннеаполисе даже больше. Не уступают им и некоторые городские залы: так в Детройте-Месеник Темпел, в Питербурге — Сирия Моск имеют тоже до 5000 мест и их внутренее убранство много богаче.
Остановлюсь немного на впечатлении, произведенном на нас в Америке. Центр Нью-Йорка поражал обилием света в вечернее и ночное время, своими световыми рекламами, которых в Европе еще не было. Почти в каждом большом городе можно было видеть дома в 10-12 этажей и больше. В то время в Нью-Йорке самыми высокими зданиями, помещавшимися на 42-й улице, были небоскребы Крейслера и Вульворта, что было для нас в диковинку. Пришлось нам быть очевидцами американских чудачеств, которые никак не укладывались в наши понятия. На высоком здании Парамаунта, к венчавшему его шпилю, была прикреплена корзина, в которой сидел какой-то господин, ставивший рекорд продолжительности сидения в корзине, а на углу 42-й улицы предприимчивые хлопцы поставили подзорные трубы, в которые можно было за известную плату взглянуть на рекордсмена. Кажется, в Грендрепиде, другой чудак ставил рекорд сидения на высоком фонарном столбе. Видимо, в Америке никакие рекорды не возбраняются.
Кто-то из нас проведал, что в Нью-Йорке, недалеко от центра, есть русская столовая, где можно хорошо пообедать. Когда мы пришли туда и уселись за столы, мне сообщили, что кто-то из персонала столовой хотел бы меня видеть. К моей великой радости, я узнал в подошедшем ко мне человеке сотника Петра Васильевича Федорова, который вместе с хорунжим Харошкиным вытащил меня, тяжело раненого, оставшегося лежать на поле боя. Облобызались мы с Федоровым и долго вспоминали о былом. Вспомнил он, что когда отошла наша сотня после неудачной атаки и скрылась в небольшой выемке, заметил он с Харошкиным мое отсутствие и, дождавшись сумерек, поползли на розыски. Вспомнилось и мне, как лежал я тогда на виду у красных с револьвером у виска, и время казалось мне вечностью, как отобрал у меня револьвер Федоров, как оттащили меня, донесли до санитарной двуколки и отправили в село, в полевой госпиталь. Поведал он мне и о том, что дроздовцев в Нью-Йорке около десятка и среди них два наших конника. Одного я не знал, другого же, корнета М. Панова, знал очень хорошо, т. к. мы с ним прожили около 4-х месяцев в одной палатке в Тэль-Эль-Кебир, в лагере выздоравливающих, в Египте. Третьим нашим сожителем был ротмистр Ахвлидиани. На личности М. Панова я остановлюсь более подробно. Сын зажиточного хлебороба, он окончил Елизаветоградское кав. училище и перед самой революцией попал на немецкий фронт и вскоре вернулся домой, где уже хозяйничали немцы. Человек прямой, искренний и откровенный, он ненавидел и коммунистов и немцев, считая их в разной степени врагами России. Рассказывая о реквизициях-грабежах, творившихся немцами, он больше всего возмущался тем, что немцы целыми эшелонами грузили русский чернозем и отправляли к себе в Германию. Перед второй Мировой войной, когда хор приезжал в Америку на очередные концертные турнэ, жившие в Нью-Йорке дроздовцы стремились приурочить день нашего полкового праздника ко времени пребывания там хора. Собиралось нас около 20-и человек, а кроме того и почетные гости, которыми обыкновенно бывали ген. Денисов и ген. Имнадзэ.
С Пановым я встречался чаще, бывал у него и подолгу беседовали. Помню, как он делился со мною своей затаенной фантастической мечтой: достать пароход, нагрузить его оружием и незаметно приехать в Соловки или другой какой концентрационный лагерь.
Эта мечта, несмотря на ее иллюзорность, прекрасно характеризовала направление его мыслей. Во время второй Мировой войны Панов поступил в добровольный флот США и неоднократно конвоировал транспорты, доставлявшие военное снаряжение в Архангельск, но побывал и в заливе Красного моря. Ни там, ни здесь на берег его не пустили. Приходилось побывать и в воде, будучи потопленными немецкими подводными лодками, что впрочем не заставило его отказаться от продолжения своей службы во флоте. После войны он продолжал служить в коммерческом флоте, где не скрывал своих враждебных отношений к коммунизму. Команды на пароходах коммерческого флота состояли главным образом из прокоммунистически настроенных итальянцев, и однажды получено было известие, что в одном из итальянских портов рабочие столкнули Панова в глубокий люк, где он разбился на смерть. Неутомимый боец, любивший Россию больше своей жизни, он остался им до конца.
Наше пребывание в Америке совпало с юбилейным 1500-ым концертом, и Общеказачья станица устроила хору большой прием в зале при храме Христа Спасителя. В прекрасно убранном зале, за отлично сервированными столами уселось тесно множество народа. Многие за отсутствием места так и не попали на это торжество. Как и полагается, не обошлось без речей, тостов, поздравлений. Сухой режим оказался решительно нарушенным и шуму было много. На банкете выступала, в русском репертуаре, первоклассное лирическое сопрано, примадонна оперы Метрополитен, Т. Сабанеева и, если не ошибаюсь, Макс Пантелеев, прекрасный оперный певец, бас. Многие хористы повстречались со своими приятелями и однополчанами, пошли шутки, остроты, воспоминания.
Семь недель наших гастролей по городам Америки незаметно приближались к концу. Подошел и день отъезда «домой» в Европу. Проводить нас явились и старые друзья, обосновавшиеся в Нью-Йорке, и вновь приобретенные, в большинстве казаки всех Войск. Все пароходы немецких линий того времени отчаливали от пристани в 12 часов и одну минуту ночи. В какое-то время вечера на пароходе открывалась продажа пива, что поднимало настроение как отъезжавших, так и провожавших. Незадолго до отхода, громкие звонки давали знать провожавшим, что пора покидать пароход. Вся провожавшая толпа осыпала нас пожеланиями счастливого пути и обязательного возвращения в Америку в следующий сезон. Пароход опустел, пассажиров в это предрождественское время было не так много.
Без малейшего преувеличения можно сказать, что из концертной поездки в Америку хор возвратился со славою, и мы, покидая Нью-Йорк, были в уверенности вернуться в следующем сезоне, уже на более продолжительное турнэ.
Океан был спокоен. На палубе можно было не только вдоволь нагуляться, но и позабавиться играми. Иные собирались группами посудачить, другие предпочитали поваляться в шез-лонге и подышать морским воздухом. В просторных закрытых помещениях можно было сыграть партию — другую в шахматы или перекинуться в картишки. Проводились также и спевки, готовили, разученную еще летом и частично петую в Америке, новую программу для Европы, главным образом для Германии. Были и традиционная встреча и прощание, с их балами и ужинами. И на этот раз хор дал концерт, давший обильный сбор в пользу семей погибших моряков.
Большинство хористов были люди семейные и торопились попасть домой. Пять дней пути до берегов Франции пролетели почти незаметно, но дальше пароход шел не так быстро и до Бремерхафена мы тащились сутки.
Свои серийные предрождественские концерты в Дрездене хор спел в небольшом зале с чудной акустикой. И опять неутомимый Я. И. Мульман устраивал хору обычные прекрасные веселые балы и вечеринки. Январьские концерты по разным городам Германии прошли блестяще и дали рекордные сборы. Наше триумфальное турнэ по Америке создало хору великолепную рекламу и, кроме того, дало некоторую передышку Европейскому рынку. Завоевание Америки пришлось ко времени: в Германии назревал хозяйственный кризис с неизбежной в подобных случаях безработицей и... увеличением числа коммунистов.
До конца сезона побывали мы почти во всех странах, где пели и в прошлые годы. В Ригу хор не был впущен властями, а без этого города не было смысла петь и в других городах Прибалтики.
В Польшу въезд хору был закрыт.... в «виду ярко выраженного национального характера». Как и ежегодно, навестили мы Чехию, Австрию, Швейцарию, Францию, Англию, Бельгию, Германию, Голландию; не помню, выступали ли в Скандинавских странах и в Югославии. Эти страны посещались нами не каждый год, и еще реже Румыния. Повсюду концерты прошли с большим успехом.
С ПЕСНЕЙ ПО БЕЛУ СВЕТУ. - Доброволец Иванов в других статьях:
