Казачья музыка

Ехать было далековато. Из Берлина, Дрез­дена, Франкфурта, где главным образом жи­ли семейные, через Мюнхен сначала надо было добраться до австрийской границы, по­том пересечь с севера на юг почти всю Ав­стрию. Ближайшая станция к Мильштадтскому озеру — Шпиталь, в четырех килом. Кто-то из ранее приехавших встретил нас на станции и через 10 минут мы были в Зеебодене. На обширной площади полого ската, сбегавшего к озеру, живописно разбросался небольшой поселок. Место действительно бы­ло чудесное. Разместились мы по соседним крестьянским фермам. Мы, например, два холостяка и одна семейная пара, заняли три комнаты в верхнем этаже дома, а две другие семейные пары поселились в отдельном фли­геле той же усадьбы. Эту обширную усадьбу прорезывал горный ручеек, на котором пе­ред домом имелась не то старенькая крупо­рушка, не то что-то другое мельничного ха­рактера. В противуположность пологому спу­ску к озеру шел крутой подъем к лесу. По хорошо утоптанной тропинке я поднялся к ве­ликолепному сосновому бору, оглянулся на­зад и замер от восторга; открывавшийся вни­зу широкий вид был сказочно красив; дале­кое озеро, по которому неспеша плыл малень­кий белый пароходик, лежало подо мною, как на ладони, фермы-усадьбы Зеебодена казались совсем игрушечно-миниатюрными, а влево таким же игрушечным выглядел и го­родок Мильштат.

А воздух! Он был так чист и прозрачен, что можно было видеть вершины далеких гор. В лесу меня окружили огромные деревья, сквозь вершины которых кое-где светлыми мазками проглядывало голубое небо. От при­ведшей меня в лес тропы разбегались узень­кие тропы, у начала которых на столбиках были прибиты указатели с названием месте­чек, куда они ведут, расстояние до них и что там можно получить: деревенский хлеб, вет­чина, масло, яишница, молоко и кофе, одним словом все, что нужно утомленному прогул­кой человеку. Местность уже не сулила кру­тых подъемов, а расстояние до этих местечек не превышало пяти километров. Насладив­шись прогулкой по лесу, спустился я к озеру. Вдоль его берега пролегало неширокое шос­се-улица с несколькими лавченками. У са­мой воды были положены низенькие дере­вянные настилы, на которых располагались купальщики, раздеваться и одеваться нужно было в своих квартирах. На берегу имелось кафе-поплавок, где можно было получить кофе, чай с пирожными и даже спиртное. По вечерам в нем играла музыка и происходили танцы. Для невзыскательного человека Зеебоден, с его почти семейным укладом жизни, с его скромными развлечениями, с его рос­кошной природой, был истинным местом от­дыха. Жители проявляли к хору полное ра­душие и жить было легко. Семейные хори­сты все питались дома, а к ним пристраива­лись и хористы холостяки.

Приближался Петров день. Среди нас было два Петра и один Павел, решившие отпраз­дновать день своего Ангела вместе, хоровые дамы взяли на себя труд приготовить закус­ки и всю снедь. Мы облюбовали одну усадьбу, где бежал также горный ручей, на зеленой лужайке расставили столы, скамьи, стулья. За богато убранные всевозможными явствами столы село более 20-ти человек. Погода выдалась не особенно жаркая, спешить было некуда, а горный ручей, которому было пору­чено охлаждение водки, исполнял свою обя­занность так хорошо, что поднимаемые за именинников тосты проглатывались с боль­шим удовольствием. Вкусно приготовленные закуски, в изобилии покрывавшие столы, в значительной степени содействовали тому, что общее настроение постепенно приподни­малось, подтверждением чему служит неос­поримое вещественное доказательство: фотокарточка трех изменников. Среди хористов был один полковник, которого по приятель­ски все мы звали по имени — Алешей. После закусок, несколько человек, под командой Алеши, отправились в дом усадьбы, оттуда через несколько минут появилась процессия: Алеша шел впереди с большим подносом, на котором красовался испеченный поросенок, по бокам — две фрейлины — хоровые дамы. Начиненный гречневой кашей, с коричневой хрустящей кожицей, поросенок вызвал но­вый прилив аппетита.

По окончании пиршества вынесли граммофон и начались танцы, на траве. Такие ве­селые и жизнерадостные празднества в жиз­ни хора бывали очень редко, а потому особен­но запомнились. На следующее утро Алеша пришел к нам, уселся у ручья в тени дере­вьев, с вынесенной ему четвертью водки и большой банкой соленых огурцов, без всякой спешки он опорожнял свою стопку, а если кто подходил, то подносил и гостю. Так уж под вечер, уничтожив все, Алеша солидно встал, поблагодарил хозяев и, как ни в чем ни бывало, спокойно пошел домой. Был наш Алеша колоссально силен, высок ростом, ста­тен и красив. Вскоре после нашего отъезда из Зеебодена, Алеша переселился в Австра­лию, где нам пришлось снова встретиться в Сиднее в 1956 году. Теперь его голову укра­сила пышная седая шевелюра, а большие бе­лые усы с небольшими подусниками прида­вали его осанистой фигуре разительное сход­ство с гравюрными изображениями старых генералов времени Отечественной войны.

С. А. Жаров на празднике не присутство­вал, но, приехав дня через два и узнав, как весело провели именины у ручья, решил от­праздновать и свои именины в такой же об­становке. Это, устроенное на бис, торжество состоялось через несколько дней, на том же месте и с теми же аксессуарами, включая и по­росенка с гречневой кашей. Было также ве­село и непринужденно, а на танцах дурачи­лись, пожалуй, даже и больше.

Кафе-поплавок было единственным местом для танцев, общих встреч и общих развлече­ний, как для нас, так и для местных жите­лей. Как-то собралось в нем много наших хористов со своим женами, много и других гостей. Пришел и регент со своей совсем мо­лоденькой женой. Поплелся туда и я, никог­да не танцевавший. Причина такого необы­чайного скопища вскоре была выяснена.

В этот вечер выбирали королеву Зеебодена. Мы — несколько хористов — сговорились вы­брать жену нашего маэстро. Правило выбо­ров было весьма оригинально: на покупаемых билетах, прибыль с которых шла на какую-то благотворительную цель, надо было впи­сать фамилию кандидатки и сдать билет в особую комиссию, ведающую подсчетом голо­сов. Поднятая нами ажитация невольно зах­ватила и других хористов. Шилинги посыпа­лись, избирательные билеты раскуплены и мадам Жарова была избрана королевой Зее­бодена подавляющим большинством голосов.

Кроме описываемых мною празднеств хору приходилось и много работать. Программа на будущий сезон была полностью обновлена и отделана с такой же тщательностью. Пер­вый (пробный) концерт был дан в Мильштадте и вскоре не без сожаления расставались мы с Зеебоденом, больно уж привольно там жилось. Лично мне через несколько лет вновь пришлось посетить эти края. В 1937 году, по­сле перенесенной мною операции в Берлине, встал вопрос о месте отдыха; я без колебания избрал Мильштадт, где и поселился в вилле на самой окраине городка, пансион который держала русская дама.

Медленно полз в гору увозивший нас из Зеебадена поезд. Чем выше поднимались мы по откосу, тем обширнее становилась откры­вавшаяся перед глазами панорама. До самого горизонта все утопало в яркой зелени, а там далеко-далеко виднелись верхушки снего­вых гор. Наконец, подъем кончился, поезд нырнул в длинный, почти 11 килом, туннель, на противуположном конце которого располо­жен знаменитый лечебный курорт «Бад-Гастайн». Два года спустя нам пришлось петь и в этом чудесном месте. Через Бад-Гастайн проносится шумный горный поток, ниспадаю­щий каскадным водопадом в широкую доли­ну, где утратив свой бурный характер, пре­вращается в небольшую речку. Пройдя туннель, поезд теперь шел по уклону вправо и спустившись в долину, покатил по берегу этой речки. Широкая в начале долина, сплошь покрытая зеленью, изредка пробле­скивала опрятными фермерскими домиками, украшенными резными узорами, но посте­пенно сужаясь теряла свое зеленое убран­ство и вскоре поезд шел по глубокому каме­нистому ущелью. Вернулись мы в Германию через Зальцбург, где давали концерты по тем же городам, что и в прошлые годы. Исколесив Германию, заглянули в Чехию, посетили Ав­стрию, пели в Швейцарии, и к рождествен­ским праздникам оказались все в том же Дрездене.

Во время этого сезона хор получил пред­ложение на короткое концертное турнэ по С.Ш.А. и Канаде, и большая часть сезона 29­-30 г. уже проходила в подготовке хора к по­ездке за океан. Хор все время продолжал ра­сти, как в богатстве своего репертуара и в му­зыкальном совершенствовании, так и в под­боре голосов. Все отлично понимали, что во­прос шел о «завоевании» нового концертного рынка. Америка была избалована всеми ви­дами музыкального и вокального искусства, и в том числе лучшими иностранными хорами. Ставшая перед нами задача была не из лег­ких: «завоевание Америки».

С целью улучшения голосового состава, хо­ру в конце сезона пришлось расстаться с че­тырьмя старыми хористами и заменить их бо­лее сильными певцами. Тяжелее всех эту за­мену переживал сам регент, вынужденный расстаться со своими старыми друзьями, сроднившийся с ними за годы боевой страды, лагерных лишений и болгарской совместной работы. Тем из них, кто, по тем или иным причинам, не имел сбережений, хор оплатил переезд в Австралию, куда решили поплыть трое «стариков»...

А концертный сезон шел своим чередом; в январе было десятка полтора концертов по Германии, затем Австрия, Италия и юг Фран­ции, ко времени карнавалов. В Австрии осо­бенно запомнилась поездка в Инсбрук; стоя­ли сильные холода и все было занесено сне­гом. Поезд шел вдоль реченки по извилисто­му каменистому ущелью, так феерически украшенному морозом и снегом, что взор не успевал перебрасываться от одного окна к другому, стремясь удержать эту дивную де­корацию. Сам Инсбрук лежал у подножья очень высоких гор и, не такой уж маленький университетский город, казался небольшим, занесенным снегом «селом» с прижатыми к земле зданиями.

В Милане, в день концерта, в здании кон­серватории была спевка, когда мы проходили через двор, кто-то сообщил ужасную новость: в Париже похищен ген. Кутепов. Похищен самый ярый, самый активный противник ком­мунизма, один из самых ярких представите­лей Добровольчества. Чекисты знали, кого вырвать из рядов Белой эмиграции. Где надо было искать преступников, всем было ясно... кроме тех, кто производил следствие.

После концертов в Милане и в Генуе посе­тили мы Ривьеру, повсюду карнавалы, бои цветов... Монтэ-Карло, Ницца, Канны, а даль­ше Тулом, Марсель. Пели раза два в Париже. К концу сезона только и были разговоры о предстоящей поездке в Америку. На общем собрании хора было постановлено, для одно­образия верхней одежды, всем приобрести черные папахи и темно-синие пальто с пояса­ми, или такого же цвета плащи. Плащи и па­пахи были куплены, а пальто ездили зака­зать в Прагу. Некоторые обзавелись новой концертной формой, вплоть до сапог. Одним словом, все стремились к тому, чтобы в этой поездке хор был подтянут во всех отноше­ниях.

Так как предстоящая поездка могла потре­бовать много хлопот для получения амери­канских виз, а кроме того предвиделся при­езд Нью-Йоркской дирекции, с которой был подписан контракт, то хор решил на канику­лы не удаляться от Берлина. Подходящее ме­сто было найдено в Чехии, сразу по переезде границы по линии Дрезден-Прага. Городок носил название Тамюл, а вся местность именовалась «Чешским Раем». Местом купания служил огромный глубокий пруд, где води­лась и хорошая рыба. Окрестности были дей­ствительно красивы; небольшие леса, по склонам невысоких гор, были полны грибов, а в более низких местах много ежевики. Я, как степной «бродяга», любил прогулки в лю­бом новом направлении, в компании ходил по грибы, собирал ежевику, а случалось и забрести очень далеко. Однажды, гуляя в да­лекой балочке, поросшей низкорослыми де­ревьями и кустарником, отошел я далеко от дороги и, вдруг, из под ног что-то выскочило и остановилось в ближайшем кустике. При­смотрелся: маленькая дикая козочка. Овла­деть ею не стоило большого труда, у малютки оказалась сломанной передняя ножка, чуть выше колена. Ни крови, ни ранки, ни даже опухоли не было. Подержал я козленка на руках и выпустил, наверное где-либо побли­зости была его мать. Пошел дальше, но уви­дев, что забрел слишком далеко, повернул назад той же балочкой, не желая выходить на открытое место, козочки на прежнем месте уже не было.

Сделав еще десятка два шагов, я почувст­вовал как будто внезапный ожог в нижней части ноги. От неожиданности прыгнул в сто­рону и огляделся. С того места, куда я сту­пил, быстро уползала небольшая медянка. Был я в трусиках и сандалиях на босу ногу. Сел на землю и осмотрел ногу, нога была в сплошных царапинах, но никаких признаков укуса я не нашел. Все же, зная, как ядовиты медянки, рысью выскочил из балки и побе­жал к дороге, добежал, уселся и вновь осмо­трел ногу: боли не было, не было и опухоли. Успокоенный, побрел тихо домой.