Накануне 1-го февраля 1928 года, через Тильзит, рано утром въехали мы в Литву. Замелькали так хорошо знакомые пейзажи, напоминая недавнее прошлое: одетые снегом леса, покрытые им поля, лошадки, запряженные в сани, люди одетые в поддевки, полушубки, на ногах валенки, на головах шапки треухи. Все такое родное, милое.
В Ригу мы приехали на другой день сразу после обеда. На рижском вокзале творилось нечто невообразимое; весь перрон и, видная из окон вагона, вокзальная площадь были покрыты густой толпой молодежи. Очевидно, в городе происходят какие-то торжества, вызвавшие это необыкновенное скопление публики, подумалось нам. Как только поезд остановился, вся эта огромная толпа засуетилась и, устремившись к вагонам, видимо кого-то искала. Едва мы вышли из вагона, как сразу попали в руки толпы, захватившей наши чемоданы, несмотря на наше сопротивление. Когда же на перроне появился Жаров, его подняли на руки и всей толпой вынесли на площадь, откуда вся эта масса, не спуская с рук С. А., двинулась к отелю, находившемуся не далеко от вокзала. Прибыв к отелю, этот поразительный кортеж, с отдавшимся на милость победителей регентом, до того заполнил вестибюль, что трудно было пробиться на улицу. Все это были страстные поклонники, жаждавшие автографов.
Скептически настроенный читатель легко сочтет описанную мною сцену встречи Дон. хора рижанами, пламенно воспринятой, а потому преувеличенной. Должен признать, что окруженные и захлебнувшиеся в разбушевавшемся море толпы, мы не могли видеть всего, что происходит, равно как и понять причины такого энтузиазма, а потому я считаю необходимым познакомить читателей с описанием встречи донцов, появившимся на следующий день на страницах местной печати.
«Как Рига встретила хор казаков» (газета «Сегодня», № 31 2-го февр. 1928 года). — Ни балтийская агентура, сообщившая редакции точный срок приезда хора, ни редакция, оповестившая об этом читателей газеты, не предполагали, какой эффект будет иметь невинная заметка в две строчки: «Хор донских казаков прибудет в Ригу в среду 1-го февраля». Между тем, эффект этого сообщения неожиданно оказался потрясающим.
Уже задолго до прихода берлинского поезда на либавском вокзале трудно было протолкнуться, к 9-ти часам автомат для продажи перронных билетов позорно сдался и перестал в обмен на монетки выбрасывать билеты. Его пришлось заменить кассирами. На перроне толчея еще больше, чем на вокзале; люди всех возрастов и социальных положений. В густой толпе восторженных девиц и взволнованных молодых людей, густо разбросаны и солидные лица — представители разных русских организаций, члены местных певческих обществ и больше всего фигур, при одном виде которых сразу можно сказать, что в лице участников хора они хотят приветствовать не только певцов, но и своих бывших собраться по оружию. Там и сям в толпе мелькают формы офицеров латвийской армии.
«Помилуйте, я ведь с ними в Крыму был», заявляет один.
«Да я многих еще с 14-15 годов помню, вместе на австрийском фронте были», — с гордостью заявляет другой.
Отдельной группой на вокзале держатся представители правительства и чины министерства иностр. дел, во главе с генеральным секретарем Альбатом. Они встречают прибывающего из Ковно нового латвийского министра иностр. дел А. Балодиса и с явной тревогой выбирают стратегическую позицию для того, чтобы удобнее встретить своего нового шефа.
«В первый и, вероятно, в последний раз», с добродушной иронией заявляет кто-то, «латвийский министр приезжает под эскортом казаков».
С каждой минутой волнение на перроне возрастает, все разговоры сосредоточиваются на двух одинаково важных вопросах: — будет ли хор одет в полную казачью форму и... остановится ли вагон с казаками у выхода или конца перрона? Наконец, подходит поезд и толпа бросается вперед, сметая представителей каких-то организаций, уже готовившихся начать речь, журналистов и фотографов, с трудом успевающих спасти свои аппараты от натиска встречающих. Поезд остановился. В первую минуту разочарование: «Да они вовсе не в форме», слышатся возгласы со всех сторон. В дверях появляется Жаров, кто-то узнает его, ему передают букет белых альпийских фиалок, украшенный лентами русских национальных цветов, и сразу все внимание сосредоточивается на этой неожиданно маленькой фигурке. Пока его приветствуют и со всех сторон пожимают руку, кто-то кричит «Ура». Крик этот подхватывается публикой и, под влиянием какого-то массового подъема, сразу охватившего толпу, встреча казаков превращается в бурную овацию. Жарова, сошедшего на перрон, не видно задним рядам публики. Кто-то предлагает поднять его. Немедленно находятся лица, подхватывающие эту идею. Жарова под несмолкаемые крики поднимают на плечи и несут по перрону к выходу. На лестнице возникает давка. Вокзальное помещение залито сплошной толпой, с воодушевлением подхватывающей несущиеся сверху крики, как только на лестнице появляется группа с Жаровым на руках...
Каким-то образом возникает мысль отнести Жарова на руках в Коммерческую гостиницу. Сказано сделано. И головная группа беглым шагом мчится мимо Двинского вокзала и префектуры. За нею поспевает огромная толпа встречавших. Персонал гостиницы, в первую минуту чуть было не смятый неожиданным нашествием, проявил изумительную распорядительность и хладнокровие. Влетевшую в двери толпу с Жаровым на плечах остановили на ступеньках гостиницы и во внутрь никого больше не впускали. В несколько минут вся улица оказалась запружена толпой, почти беспрерывно разражающийся криками «Ура...»
В своей статье «Донцы в Риге», русская газета «Слово», описывая встречу донцов с уже известными перипетиями заполняет пробел газеты «Сегодня» добавлением: «...По самому скромному подсчету, певцов встречало не менее четырех тысяч человек: латышей, русских и немцев...».
Начиная со 2-го февраля, все русские газеты полны статьями о донцах, отчетами о концертах, фотографиями Жарова и всего хора. Под заманчивым объявлением «Донцы в Риге» расторопные фотографы предлагают рижанам снимки, относящиеся к пребыванию хора в Риге, регента хора Жарова, общую группу певцов, прибытие хора в Ригу, торжественное богослужение при участии хора донских казаков , благословение хора и другие. Их можно получить в конторе газ. «Слово», принимаются заказы.
У кассы Национальной оперы, где нам предстояло петь, по описанию той же газеты:
«Хвост извивался вчера вверх но лестнице во внутренние помещения театра, снова спускался вниз, затем очередь прерывалась и начиналась в другом месте, и все же конец этой длинной ленты далеко выходил наружу на улицу. Люди терпеливо стояли часами в ожидании возможности приобрести билет. Дирекция Оперы отдала распоряжение продавать не более пяти билетов в одни руки. Все время дирекцию осаждали делегации публики, причем делегаты, стоявшие ближе к кассе, просили о продаже одному лицу 10-ти билетов, а делегаты тех, кто находился далеко в хвосте, просили о продаже не более трех билетов. Замечалось также обычное для сенсационных гастролей явление — барышничество билетами. Кассирша театра вынуждена была даже обратиться к администрации с просьбой принять меры против такого явления, т. к. билеты перепродавались только что вышедшими из очереди барышниками тут же на ее глазах. Сегодня в Ригу прибывает уполномоченный устраивающей концерты хора берлинской антрепризы Ебнэр, для переговоров с дирекцией Нац. Оперы об устройстве, в виду огромного интереса к хору, еще одного — шестого — концерта хора».
Для полного завершения картины, опишу то, что творилось в гостинице. Молодежь толпилась целыми днями в вестибюле и нередко стучалась в двери номеров, в погоне за автографами. От приглашений на обеды и ужины не было отбоя. Отдохнуть перед концертом не представлялось возможным. А что творилось у входа в зал и за кулисами! Билеты на все концерты расхватывались сразу, но было еще много желающих, увы, безбилетных. Всегда при входе за кулисы толпилась молодежь, умолявшая провести ее через входную дверь. Хотя там всегда стоял театральный страж, протащить кого-то за кулисы часто удавалось, и впоследствии к юбилейным торжествам хора получали множество поздравительных телеграмм с подписью: «Ваши рижские зайцы». Все концерты проходили словно в угаре, с фурором. Выйти из театра после концерта тоже было нелегко: всюду стояли заставы, ловившие хористов на ужин. Все шесть дней мне как-то удавалось ускользать от всяких приглашений на обеды и ужины.
После концертов, мы маленькой группой незаметно пробирались в ресторан-погребок, почти рядом с отелем, и там скромно ужинали, а затем, также незаметно, к себе в отель. Так было и после последнего концерта. Однако едва мы поднялись из ресторана на улицу, нас окружила молодежь и почти силой втолкнула в автомобиль. Через несколько минут мы оказались среди массы празднующего студенчества. Тут был и Жаров. Студенты веселились, пели и конечно подвыпили. Пришлось и нам выпить за их и за наше здоровье, развезло и нас. Сфотографировались всей веселой компанией, запечатлев на карточке, в назидание потомству, наши разгоряченные физиономии. Потом студенты устроили специально для нас дуэль на рапирах — до первой крови. Женского элемента на этом весельи не было, но вдруг появились несколько девушек-курсисток со слезной мольбой уступить им хоть одного казака. Я и еще один тенор отправились к ним. Что было у курсисток, я уже не помню, т. к. наше пребывание у них не было продолжительным: надо было возвращаться в отель, ибо рано утром хор уезжал в Мемель.
Однако, прием, оказанный нам в Риге и исключительный успех концертов, с непрерываемыми овациями, резко расходились с мнением о нас в местной латвийской печати, и я нахожу нужным привести и ее отзывы.
Газета «Латвис» дала следующую статью: «Никто еще так не обманывал рижан, как казацкая сотня вчера в Нац. Опере. Хор пришел к нам от имени большого и настоящего искусства. Забыты нагайки 1905 года, спины зажили и никому и в голову не пришло бояться поющего казака с красными лампасами. Некоторые скептики уже взволновались необычным рекламным шумом, которым сопровождался приезд казаков (так именуется овация, устроенная нам на вокзале). Но казаки не были бы казаками, если бы не пошли в атаку с шумом, свистом и криками ура. Они хорошие вояки и занять столицу Латвии им не представилось большого труда. Оккупация продолжится еще четыре дня и когда сотня казаков соберет с рижан обильную контрибуцию, она спокойно уедет в другое место, оставив нас с пустыми кошельками и еще больше с пустыми душами. Правду говорили скептики, предупреждавшие, что от казаков нечего ждать хорошего».
Далее этот «музыкальный критик» Я. Цирулис, утверждает, что хор находится в весьма скверном соотношении с музыкальной «культурой» и артистическим качеством вещей, которые он поет. — Десяти строками ниже в той же статье он заявляет: «Таким песням, как «Стенька Разин» и «Сигнальный марш кавалерии», нет места в серьезном концерте, а скорее в кабаках и балаганах. Совершенно малоценны в музыкальном отношении остальные гармонизации народных песен, но венцом всей программы являлась песня донцов «Хмель», и Жаров заслуживал бы того, чтобы публика ему ответила таким же свистом, какой несся со сцены».
Однако, лично убедившись в полном несогласии с ним слушателей, Я. Цирулис кончает свою статью меланхолическим признанием: «Билеты же все были проданы. В публике преобладали русские и евреи, бешено рукоплескавшие и бесновавшиеся как полоумные. Стыдно».
Другая латвийская газета, «Педейя Бриди», свою статью «За 30 серебряников» начинает фразой: «Пощечина теперь получена. Бедовая пощечина, по донски нежной рукой». Это — единогласное заключение всей латвийской прессы относительно хора донских казаков в Нац. Опере. Новостью в этой статье является то, что ее автор А. Авот, отпустив по адресу хора целую кучу «комплиментов» и соглашаясь с Я. Цирулисом относительно того, что подмостки балаганов более соответствуют выступлению донцов, чем сцена Национальной Онеры, окрестил первый концерт «монархической демонстрацией»:»не хватало только Боже, Царя храни» .
В дальнейшем вся статья обрушивается на латвийское общество, дирекцию Нац. Оперы, министров и пр., хотя и начинается в этой своей части гордой фразой: «К чести латышского общества нужно сказать — оно совершенно игнорировало этот вечер». В подтверждение своего утверждения А. Авот, не смущаясь, продолжает: «На представлении присутствовал один латвийский генерал, которому предоставлен почетный пост не только в армии, но и в деле воспитания юношества, был также и один полковник... было также несколько министров... и если государственный контролер был на монархической демонстрации... и если жена одного из высших чинов полиции с интересом смотрела на казаков... и если руководители паспортного отдела министерства внутренних дел... и если в ложе были и такие лица, как деп. Брейкш и Трасуп и один из высших чинов министерства финансов Мелналкснис, — то это наверно по ошибке. Они наверно думали, что в этот день дают «Вайделотэ» или «Спридитис».
«...После пощечины, которую дала дирекция Нац. Оперы донскими казаками латвийскому обществу, ей остается, если она имеет хоть немного чуткости, сложить свои полномочия...» заканчивает А. Авот.
Газета «Педейя Бриди» резюмировала концерт Дон. хора так: «...Один читает молитву, другие гнусят. Затем один гнусит, а все молятся, как когда... Гнусят, свистят и танцуют, цирк в Нац. Опере...»
Газета «Яунакас Зинас» писала: «...Нужно спросить, подумало ли наше правительство о том, что, открыв столь гостеприимно двери эмигрантам с ярко выраженными политическими тенденциями, оно рискует неприятной перепиской, которая может возникнуть с внимательным восточным соседом...»
С ПЕСНЕЙ ПО БЕЛУ СВЕТУ. - Доброволец Иванов в других статьях:
